-- Да, да, ни на волос, -- отвечал смеясь князь Василий. -- Сергей
Кузьмич... со всех сторон. Со всех сторон, Сергей Кузьмич... Бедный
Вязмитинов никак не мог пойти далее. Несколько раз он принимался снова за
письмо, но только что скажет Сергей... всхлипывания... Ку...зьми...ч --
слезы... и со всех сторон заглушаются рыданиями, и дальше он не мог. И опять
платок, и опять "Сергей Кузьмич, со всех сторон", и слезы... так что уже
попросили прочесть другого.
-- Кузьмич... со всех сторон... и слезы... -- повторил кто-то смеясь.
-- Не будьте злы, -- погрозив пальцем, с другого конца стола,
проговорила Анна Павловна, -- c'est un si brave et excellent homme notre bon
Viasmitinoff...[14]
Все очень смеялись. На верхнем почетном конце стола все были, казалось,
веселы и под влиянием самых различных оживленных настроений; только Пьер и
Элен молча сидели рядом почти на нижнем конце стола; на лицах обоих
сдерживалась сияющая улыбка, не зависящая от Сергея Кузьмича, -- улыбка
стыдливости перед своими чувствами. Что бы ни говорили и как бы ни смеялись
и шутили другие, как бы аппетитно ни кушали и рейнвейн, и соте, и мороженое,
как бы ни избегали взглядом эту чету, как бы ни казались равнодушны,
невнимательны к ней, чувствовалось почему-то, по изредка бросаемым на них
взглядам, что и анекдот о Сергее Кузьмиче, и смех, и кушанье -- все было
притворно, а все силы внимания всего этого общества были обращены только на
эту пару -- Пьера и Элен. Князь Василий представлял всхлипыванья Сергея
Кузьмича и в это время обегал взглядом дочь; и в то время как он смеялся,
выражение его лица говорило: "Так, так, все хорошо идет; нынче все решится".
Анна Павловна грозила ему за notre bon Viasmitinoff, а в глазах ее, которые
мельком блеснули в этот момент на Пьера, князь Василий читал поздравление с
будущим зятем и счастием дочери. Старая княгиня, предлагая с грустным
вздохом вина своей соседке и сердито взглянув на дочь, этим вздохом как
будто говорила: "да, теперь нам с вами ничего больше не осталось, как пить
сладкое вино, моя милая; теперь время этой молодежи быть так дерзко
вызывающе-счастливой". "И что за глупость все то, что я рассказываю, как
будто это меня интересует, -- думал дипломат, взглядывая на счастливые лица
любовников -- вот это счастие!"
Среди тех ничтожно-мелких, искусственных интересов, которые связывали
это общество, попало простое чувство стремления красивых и здоровых молодых
мужчины и женщины друг к другу. И это человеческое чувство подавило все и
парило над всем их искусственным лепетом. Шутки были невеселы, новости
неинтересны, оживление -- очевидно поддельно. Не только они, но лакеи,
служившие за столом, казалось, чувствовали то же и забывали порядки службы,
заглядываясь на красавицу Элен с ее сияющим лицом и на красное, толстое,
счастливое и беспокойное лицо Пьера. Казалось, и огни свечей сосредоточены
были только на этих двух счастливых лицах.
Пьер чувствовал, что он был центром всего, и это положение и радовало и
стесняло его. Он находился в состоянии человека, углубленного в какое-нибудь
занятие. Он ничего ясно не видел, не понимал и не слыхал. Только изредка,
неожиданно, мелькали в его душе отрывочные мысли и впечатления из
действительности.

"Так уж все кончено! -- думал он. -- И как это все сделалось? Так
быстро! Теперь я знаю, что не для нее одной, не для себя одного, но и для
всех это должно неизбежно свершиться. Они все так ждут этого, так уверены,
что это будет, что я не могу, не могу обмануть их. Но как это будет? Не
знаю; а будет, непременно будет!" думал Пьер, взглядывая на эти плечи,
блестевшие подле самых глаз его.
То вдруг ему становилось стыдно чего-то. Ему неловко было, что он один
занимает внимание всех, что он счастливец в глазах других, что он с своим
некрасивым лицом какой-то Парис, обладающий Еленой. "Но, верно, это всегда
так бывает и так надо, -- утешал он себя. -- И, впрочем, что же я сделал для
этого? Когда это началось? Из Москвы я поехал вместе с князем Васильем. Тут
еще ничего не было. Потом, отчего же мне было у него не остановиться? Потом
я играл с ней в карты и поднял ее ридикюль, ездил с ней кататься. Когда же
это началось, когда это все сделалось? И вот он сидит подле нее женихом;
слышит, видит, чувствует ее близость, ее дыхание, ее движения, ее красоту.
То вдруг ему кажется, что это не она, а он сам так необыкновенно красив, что
оттого-то и смотрят так на него, и он, счастливый общим удивлением,
выпрямляет грудь, поднимает голову и радуется своему счастью. Вдруг какой-то
голос, чей-то знакомый голос, слышится и говорит ему что-то другой раз. Но
Пьер так занят, что не понимает того, что говорят ему. -- Я спрашиваю у
тебя, когда ты получил письмо от Болконского, -- повторяет третий раз князь
Василий. -- Как ты рассеян, мой милый.
Князь Василий улыбается, и Пьер видит, что все, все улыбаются на него и
на Элен. "Ну, что ж, коли вы все знаете", говорил сам себе Пьер. "Ну, что ж?
это правда", и он сам улыбался своей кроткой, детской улыбкой, и Элен
улыбается.
-- Когда же ты получил? Из Ольмюца? -- повторяет князь Василий,
которому будто нужно это знать для решения спора.
"И можно ли говорить и думать о таких пустяках?" думает Пьер.
-- Да, из Ольмюца, -- отвечает он со вздохом.
От ужина Пьер повел свою даму за другими в гостиную. Гости стали
разъезжаться и некоторые уезжали, не простившись с Элен. Как будто не желая
отрывать ее от ее серьезного занятия, некоторые подходили на минуту и скорее
отходили, запрещая ей провожать себя. Дипломат грустно молчал, выходя из
гостиной. Ему представлялась вся тщета его дипломатической карьеры в
сравнении с счастьем Пьера. Старый генерал сердито проворчал на свою жену,
когда она спросила его о состоянии его ноги. "Эка, старая дура, -- подумал
он. -- Вот Елена Васильевна так та и в 50 лет красавица будет".
-- Кажется, что я могу вас поздравить, -- прошептала Анна Павловна
княгине и крепко поцеловала ее. -- Ежели бы не мигрень, я бы осталась.
Княгиня ничего не отвечала; ее мучила зависть к счастью своей дочери.

Пьер во время проводов гостей долго оставался один с Элен в маленькой
гостиной, где они сели. Он часто и прежде, в последние полтора месяца,
оставался один с Элен, но никогда не говорил ей о любви. Теперь он
чувствовал, что это было необходимо, но он никак не мог решиться на этот
последний шаг. Ему было стыдно; ему казалось, что тут, подле Элен, он
занимает чье-то чужое место. Не для тебя это счастье, -- говорил ему
какой-то внутренний голос. -- Это счастье для тех, у кого нет того, что есть
у тебя. Но надо было сказать что-нибудь, и он заговорил. Он спросил у нее,
довольна ли она нынешним вечером? Она, как и всегда, с простотой своей
отвечала, что нынешние именины были для нее одними из самых приятных.
Кое-кто из ближайших родных еще оставались. Они сидели в большой
гостиной. Князь Василий ленивыми шагами подошел к Пьеру. Пьер встал и
сказал, что уже поздно. Князь Василий строго-вопросительно посмотрел на
него, как будто то, что он сказал, было так странно, что нельзя было и
расслышать. Но вслед за тем выражение строгости изменилось, и князь Василий
дернул Пьера вниз за руку, посадил его и ласково улыбнулся.
-- Ну, что, Леля? -- обратился он тотчас же к дочери с тем небрежным
тоном привычной нежности, который усвоивается родителями, с детства
ласкающими своих детей, но который князем Василием был только угадан
посредством подражания другим родителям.
И он опять обратился к Пьеру.
-- Сергей Кузьмич, со всех сторон, -- проговорил он, расстегивая
верхнюю пуговицу жилета.
Пьер улыбнулся, но по его улыбке видно было, что он понимал, что не
анекдот Сергея Кузьмича интересовал в это время князя Василия; и князь
Василий понял, что Пьер понимал это. Князь Василий вдруг пробурлил что-то и
вышел. Пьеру показалось, что даже князь Василий был смущен. Вид смущенья
этого старого светского человека тронул Пьера; он оглянулся на Элен -- и
она, казалось, была смущена и взглядом говорила: "что ж, вы сами виноваты".
"Надо неизбежно перешагнуть, но не могу, я не могу", думал Пьер, и
заговорил опять о постороннем, о Сергее Кузьмиче, спрашивая, в чем состоял
этот анекдот, так как он его не расслышал. Элен с улыбкой отвечала, что она
тоже не знает.
Когда князь Василий вошел в гостиную, княгиня тихо говорила с пожилой
дамой о Пьере.
-- Конечно, c'est un parti très brillant, mais le bonheur, ma chère...
-- Les Marieiages se font dans les cieux, [15] -- отвечала пожилая
дама.
Князь Василий, как бы не слушая дам, прошел в дальний угол и сел на
диван. Он закрыл глаза и как будто дремал. Голова его было упала, и он
очнулся.
-- Aline, -- сказал он жене, -- allez voir ce qu'ils font.
[16]
Княгиня подошла к двери, прошлась мимо нее с значительным, равнодушным
видом и заглянула в гостиную. Пьер и Элен так же сидели и разговаривали.
-- Все то же, -- отвечала она мужу.

Князь Василий нахмурился, сморщил рот на сторону, щеки его запрыгали с
свойственным ему неприятным, грубым выражением; он, встряхнувшись, встал,
закинул назад голову и решительными шагами, мимо дам, прошел в маленькую
гостиную. Он скорыми шагами, радостно подошел к Пьеру. Лицо князя было так
необыкновенно-торжественно, что Пьер испуганно встал, увидав его.
-- Слава Богу! -- сказал он. -- Жена мне все сказала! -- Он обнял одной
рукой Пьера, другой -- дочь. -- Друг мой Леля! Я очень, очень рад. -- Голос
его задрожал. -- Я любил твоего отца... и она будет тебе хорошая жена... Бог
да благословит вас!...
Он обнял дочь, потом опять Пьера и поцеловал его дурно пахучим ртом.
Слезы, действительно, омочили его щеки.
-- Княгиня, иди же сюда, -- прокричал он.
Княгиня вышла и заплакала тоже. Пожилая дама тоже утиралась платком.
Пьера целовали, и он несколько раз целовал руку прекрасной Элен. Через
несколько времени их опять оставили одних.
"Все это так должно было быть и не могло быть иначе, -- думал Пьер, --
поэтому нечего спрашивать, хорошо ли это или дурно? Хорошо, потому что
определенно, и нет прежнего мучительного сомнения". Пьер молча держал руку
своей невесты и смотрел на ее поднимающуюся и опускающуюся прекрасную грудь.
-- Элен! -- сказал он вслух и остановился.
"Что-то такое особенное говорят в этих случаях", думал он, но никак не
мог вспомнить, что такое именно говорят в этих случаях. Он взглянул в ее
лицо. Она придвинулась к нему ближе. Лицо ее зарумянилось.
-- Ах, снимите эти... как эти... -- она указывала на очки.
Пьер снял очки, и глаза его сверх той общей странности глаз людей,
снявших очки, глаза его смотрели испуганно-вопросительно. Он хотел нагнуться
над ее рукой и поцеловать ее; но она быстрым и грубым движеньем головы
пeрехватила его губы и свела их с своими. Лицо ее поразило Пьера своим
изменившимся, неприятно-растерянным выражением.
"Теперь уж поздно, все кончено; да и я люблю ее", подумал Пьер.
-- Je vous aime! [17] -- сказал он, вспомнив то, что нужно
было говорить в этих случаях; но слова эти прозвучали так бедно, что ему
стало стыдно за себя.
Через полтора месяца он был обвенчан и поселился, как говорили,
счастливым обладателем красавицы-жены и миллионов, в большом петербургском
заново отделанном доме графов Безухих.

III.



Старый князь Николай Андреич Болконский в декабре 1805 года получил
письмо от князя Василия, извещавшего его о своем приезде вместе с сыном. ("Я
еду на ревизию, и, разумеется, мне 100 верст не крюк, чтобы посетить вас,
многоуважаемый благодетель, -- писал он, -- и Анатоль мой провожает меня и
едет в армию; и я надеюсь, что вы позволите ему лично выразить вам то
глубокое уважение, которое он, подражая отцу, питает к вам".)
-- Вот Мари и вывозить не нужно: женихи сами к нам едут, -- неосторожно
сказала маленькая княгиня, услыхав про это.
Князь Николай Андреич поморщился и ничего не сказал.
Через две недели после получения письма, вечером, приехали вперед люди
князя Василья, а на другой день приехал и он сам с сыном.
Старик Болконский всегда был невысокого мнения о характере князя
Василья, и тем более в последнее время, когда князь Василий в новые
царствования при Павле и Александре далеко пошел в чинах и почестях. Теперь
же, по намекам письма и маленькой княгини, он понял, в чем дело, и невысокое
мнение о князе Василье перешло в душе князя Николая Андреича в чувство
недоброжелательного презрения. Он постоянно фыркал, говоря про него. В тот
день, как приехать князю Василью, князь Николай Андреич был особенно
недоволен и не в духе. Оттого ли он был не в духе, что приезжал князь
Василий, или оттого он был особенно недоволен приездом князя Василья, что
был не в духе; но он был не в духе, и Тихон еще утром отсоветывал
архитектору входить с докладом к князю.
-- Слышите, как ходит, -- сказал Тихон, обращая внимание архитектора на
звуки шагов князя. -- На всю пятку ступает -- уж мы знаем...
Однако, как обыкновенно, в 9-м часу князь вышел гулять в своей
бархатной шубке с собольим воротником и такой же шапке. Накануне выпал снег.
Дорожка, по которой хаживал князь Николай Андреич к оранжерее, была
расчищена, следы метлы виднелись на разметанном снегу, и лопата была
воткнута в рыхлую насыпь снега, шедшую с обеих сторон дорожки. Князь прошел
по оранжереям, по дворне и постройкам, нахмуренный и молчаливый.
-- А проехать в санях можно? -- спросил он провожавшего его до дома
почтенного, похожего лицом и манерами на хозяина, управляющего.
-- Глубок снег, ваше сиятельство. Я уже по прешпекту разметать велел.
Князь наклонил голову и подошел к крыльцу. "Слава тебе, Господи, --
подумал управляющий, -- пронеслась туча!"
-- Проехать трудно было, ваше сиятельство, -- прибавил управляющий. --
Как слышно было, ваше сиятельство, что министр пожалует к вашему
сиятельству?
Князь повернулся к управляющему и нахмуренными глазами уставился на
него.
-- Что? Министр? Какой министр? Кто велел? -- заговорил он своим
пронзительным, жестким голосом. -- Для княжны, моей дочери, не расчистили, а
для министра! У меня нет министров!
-- Ваше сиятельство, я полагал...

-- Ты полагал! -- закричал князь, все поспешнее и несвязнее выговаривая
слова. -- Ты полагал... Разбойники! прохвосты! Я тебя научу полагать, -- и,
подняв палку, он замахнулся ею на Алпатыча и ударил бы, ежели бы управляющий
невольно не отклонился от удара. -- Полагал! Прохвосты! -- торопливо кричал
он. Но, несмотря на то, что Алпатыч, сам испугавшийся своей дерзости --
отклониться от удара, приблизился к князю, опустив перед ним покорно свою
плешивую голову, или, может быть, именно от этого князь, продолжая кричать:
"прохвосты! закидать дорогу!" не поднял другой раз палки и вбежал в комнаты.
Перед обедом княжна и m-lle Bourienne, знавшие, что князь не в духе,
стояли, ожидая его: m-lle Bourienne с сияющим лицом, которое говорило: "Я
ничего не знаю, я такая же, как и всегда", и княжна Марья -- бледная,
испуганная, с опущенными глазами. Тяжелее всего для княжны Марьи было то,
что она знала, что в этих случаях надо поступать, как m-lle Bourime, но не
могла этого сделать. Ей казалось: "сделаю я так, как будто не замечаю, он
подумает, что у меня нет к нему сочувствия; сделаю я так, что я сама скучна
и не в духе, он скажет (как это и бывало), что я нос повесила", и т. п.
Князь взглянул на испуганное лицо дочери и фыркнул.
-- Др... или дура!... -- проговорил он.
"И той нет! уж и ей насплетничали", подумал он про маленькую княгиню,
которой не было в столовой.
-- А княгиня где? -- спросил он. -- Прячется?...
-- Она не совсем здорова, -- весело улыбаясь, сказала m-llе Bourienne,
-- она не выйдет. Это так понятно в ее положении.
-- Гм! гм! кх! кх! -- проговорил князь и сел за стол.
Тарелка ему показалась не чиста; он указал на пятно и бросил ее. Тихон
подхватил ее и передал буфетчику. Маленькая княгиня не была нездорова; но
она до такой степени непреодолимо боялась князя, что, услыхав о том, как он
не в духе, она решилась не выходить.
-- Я боюсь за ребенка, -- говорила она m-lle Bourienne, -- Бог знает,
что может сделаться от испуга.
Вообще маленькая княгиня жила в Лысых Горах постоянно под чувством
страха и антипатии к старому князю, которой она не сознавала, потому что
страх так преобладал, что она не могла чувствовать ее. Со стороны князя была
тоже антипатия, но она заглушалась презрением. Княгиня, обжившись в Лысых
Горах, особенно полюбила m-lle Bourienne, проводила с нею дни, просила ее
ночевать с собой и с нею часто говорила о свекоре и судила его.
-- Il nous arrive du monde, mon prince, [18] -- сказала m-lle
Bourienne, своими розовенькими руками развертывая белую салфетку. -- Son
excellence le рrince Kouraguine avec son fils, à ce que j'ai entendu dire?
[19] -- вопросительно сказала она.
-- Гм... эта excellence мальчишка... я его определил в коллегию, --
оскорбленно сказал князь. -- А сын зачем, не могу понять. Княгиня Лизавета
Карловна и княжна Марья, может, знают; я не знаю, к чему он везет этого сына
сюда. Мне не нужно. -- И он посмотрел на покрасневшую дочь.
-- Нездорова, что ли? От страха министра, как нынче этот болван Алпатыч
сказал.
-- Нет, mon père. [20]
Как ни неудачно попала m-lle Bourienne на предмет разговора, она не
остановилась и болтала об оранжереях, о красоте нового распустившегося
цветка, и князь после супа смягчился.

После обеда он прошел к невестке. Маленькая княгиня сидела за маленьким
столиком и болтала с Машей, горничной. Она побледнела, увидав свекора.
Маленькая княгиня очень переменилась. Она скорее была дурна, нежели
хороша, теперь. Щеки опустились, губа поднялась кверху, глаза были обтянуты
книзу.
-- Да, тяжесть какая-то, -- отвечала она на вопрос князя, что она
чувствует.
-- Не нужно ли чего?
-- Нет, merci, mon père. [21]
-- Ну, хорошо, хорошо.
Он вышел и дошел до официантской. Алпатыч, нагнув голову, стоял в
официантской.
-- Закидана дорога?
-- Закидана, ваше сиятельство; простите, ради Бога, по одной глупости.
Князь перебил его и засмеялся своим неестественным смехом.
-- Ну, хорошо, хорошо.
Он протянул руку, которую поцеловал Алпатыч, и прошел в кабинет.
Вечером приехал князь Василий. Его встретили на прешпекте (так
назывался проспект) кучера и официанты, с криком провезли его возки и сани к
флигелю по нарочно засыпанной снегом дороге.
Князю Василью и Анатолю были отведены отдельные комнаты.
Анатоль сидел, сняв камзол и подпершись руками в бока, перед столом, на
угол которого он, улыбаясь, пристально и рассеянно устремил свои прекрасные
большие глаза. На всю жизнь свою он смотрел как на непрерывное увеселение,
которое кто-то такой почему-то обязался устроить для него. Так же и теперь
он смотрел на свою поездку к злому старику и к богатой уродливой наследнице.
Все это могло выйти, по его предположению, очень хорошо и забавно. А отчего
же не жениться, коли она очень богата? Это никогда не мешает, думал Анатоль.
Он выбрился, надушился с тщательностью и щегольством, сделавшимися его
привычкою, и с прирожденным ему добродушно-победительным выражением, высоко
неся красивую голову, вошел в комнату к отцу. Около князя Василья хлопотали
его два камердинера, одевая его; он сам оживленно оглядывался вокруг себя и
весело кивнул входившему сыну, как будто он говорил: "Так, таким мне тебя и
надо!"
-- Нет, без шуток, батюшка, она очень уродлива? А? -- спросил он, как
бы продолжая разговор, не раз веденный во время путешествия.
-- Полно. Глупости! Главное дело -- старайся быть почтителен и
благоразумен с старым князем.
-- Ежели он будет браниться, я уйду, -- сказал Анатоль. -- Я этих
стариков терпеть не могу. А?
-- Помни, что для тебя от этого зависит все.
В это время в девичьей не только был известен приезд министра с сыном,
но внешний вид их обоих был уже подробно описан. Княжна Марья сидела одна в
своей комнате и тщетно пыталась преодолеть свое внутреннее волнение.
"Зачем они писали, зачем Лиза говорила мне про это? Ведь этого не может
быть! -- говорила она себе, взглядывая в зеркало. -- Как я выйду в гостиную?
Ежели бы он даже мне понравился, я бы не могла быть теперь с ним сама
собою". Одна мысль о взгляде ее отца приводила ее в ужас.

Маленькая княгиня и m-lle Bourienne получили уже все нужные сведения от
горничной Маши о том, какой румяный, чернобровый красавец был министерский
сын, и о том, как папенька их насилу ноги проволок на лестницу, а он, как
орел, шагая по три ступеньки, пробежал зa ним. Получив эти сведения,
маленькая княгиня с m-lle Bourienne,еще из коридора слышные своими
оживленно-переговаривавшими голосами, вошли в комнату княжны.
-- Ils sont arrivés, Marieie, [22] вы знаете? -- сказала
маленькая княгиня, переваливаясь своим животом и тяжело опускаясь на кресло.
Она уже не была в той блузе, в которой сидела поутру, а на ней было
одно из лучших ее платьев; голова ее была тщательно убрана, и на лице ее
было оживление, не скрывавшее, однако, опустившихся и помертвевших очертаний
лица. В том наряде, в котором она бывала обыкновенно в обществах в
Петербурге, еще заметнее было, как много она подурнела. На m-lle Bourienne
тоже появилось уже незаметно какое-то усовершенствование наряда, которое
придавало ее хорошенькому, свеженькому лицу еще более привлекательности.
-- Eh bien, et vous restez comme vous êtes, chère princesse? --
заговорила она. -- On va venir annoncer, que ces messieurs sont au salon; il
faudra descendre, et vous ne faites pas un petit brin de toilette!
[23]
Маленькая княгиня поднялась с кресла, позвонила горничную и поспешно и
весело принялась придумывать наряд для княжны Марьи и приводить его в
исполнение. Княжна Марья чувствовала себя оскорбленной в чувстве
собственного достоинства тем, что приезд обещанного ей жениха волновал ее, и
еще более она была оскорблена тем, что обе ее подруги и не предполагали,
чтобы это могло быть иначе. Сказать им, как ей совестно было за себя и за
них, это значило выдать свое волнение; кроме того отказаться от наряжения,
которое предлагали ей, повело бы к продолжительным шуткам и настаиваниям.
Она вспыхнула, прекрасные глаза ее потухли, лицо ее покрылось пятнами и с
тем некрасивым выражением жертвы, чаще всего останавливающемся на ее лице,
она отдалась во власть m-lle Bourienne и Лизы. Обе женщины заботились
совершенно искренно о том, чтобы сделать ее красивой. Она была так дурна,
что ни одной из них не могла притти мысль о соперничестве с нею; поэтому они
совершенно искренно, с тем наивным и твердым убеждением женщин, что наряд
может сделать лицо красивым, принялись за ее одеванье.
-- Нет, право, ma bonne amie, [24] это платье нехорошо, --
говорила Лиза, издалека боком взглядывая на княжну. -- Вели подать, у тебя
там есть масака. Право! Что ж, ведь это, может быть, судьба жизни решается.
А это слишком светло, нехорошо, нет, нехорошо!
Нехорошо было не платье, но лицо и вся фигура княжны, но этого не
чувствовали m-lle Bourienne и маленькая княгиня; им все казалось, что ежели
приложить голубую ленту к волосам, зачесанным кверху, и спустить голубой
шарф с коричневого платья и т. п., то все будет хорошо. Они забывали, что
испуганное лицо и фигуру нельзя было изменить, и потому, как они ни
видоизменяли раму и украшение этого лица, само лицо оставалось жалко и
некрасиво. После двух или трех перемен, которым покорно подчинялась княжна
Марья, в ту минуту, как она была зачесана кверху (прическа, совершенно
изменявшая и портившая ее лицо), в голубом шарфе и масака нарядном платье,
маленькая княгиня раза два обошла кругом нее, маленькой ручкой оправила тут
складку платья, там подернула шарф и посмотрела, склонив голову, то с той,
то с другой стороны.

-- Нет, это нельзя, -- сказала она решительно, всплеснув руками. --
Non, Marie, décidément ça ne vous va pas. Je vous aime mieux dans
votre petite robe grise de tous les jours. Non, de grâce, faites cela pour
moi. [25] Катя, -- сказала она горничной, -- принеси княжне
серенькое платье, и посмотрите, m-lle Bourienne, как я это устрою, --
сказала она с улыбкой предвкушения артистической радости.
Но когда Катя принесла требуемое платье, княжна Марья неподвижно все
сидела перед зеркалом, глядя на свое лицо, и в зеркале увидала, что в глазах
ее стоят слезы, и что рот ее дрожит, приготовляясь к рыданиям.
-- Voyons, chère princesse, -- сказала m-lle Bourienne, -- encore un
petit effort. [26]
Маленькая княгиня, взяв платье из рук горничной, подходила к княжне
Марье.
-- Нет, теперь мы это сделаем просто, мило, -- говорила она.
Голоса ее, m-lle Bourienne и Кати, которая о чем-то засмеялась,
сливались в веселое лепетанье, похожее на пение птиц.
-- Non, laissez-moi, [27] -- сказала княжна.
И голос ее звучал такой серьезностью и страданием, что лепетанье птиц
тотчас же замолкло. Они посмотрели на большие, прекрасные глаза, полные слез
и мысли, ясно и умоляюще смотревшие на них, и поняли, что настаивать
бесполезно и даже жестоко.
-- Au moins changez de coiffure, -- сказала маленькая княгиня. -- Je
vous disais, -- с упреком сказала она, обращаясь к m-lle Bourienne, --
Marieie a une de ces figures, auxquelles ce genre de coiffure ne va pas du
tout. Mais du tout, du tout. Changez de grâce. [28]
-- Laissez-moi, laissez-moi, tout ça m'est parfaitement égal,
[29] -- отвечал голос, едва удерживающий слезы.
M-lle Bourienne и маленькая княгиня должны были признаться самим себе,
что княжна. Марья в этом виде была очень дурна, хуже, чем всегда; но было
уже поздно. Она смотрела на них с тем выражением, которое они знали,
выражением мысли и грусти. Выражение это не внушало им страха к княжне
Марье. (Этого чувства она никому не внушала.) Но они знали, что когда на ее
лице появлялось это выражение, она была молчалива и непоколебима в своих
решениях.
-- Vous changerez, n'est-ce pas?[30] -- сказала Лиза, и когда
княжна Марья ничего не ответила, Лиза вышла из комнаты.
Княжна Марья осталась одна. Она не исполнила желания Лизы и не только
не переменила прически, но и не взглянула на себя в зеркало. Она, бессильно
опустив глаза и руки, молча сидела и думала. Ей представлялся муж, мужчина,
сильное, преобладающее и непонятно-привлекательное существо, переносящее ее
вдруг в свой, совершенно другой, счастливый мир. Ребенок свой, такой, какого
она видела вчера у дочери кормилицы, -- представлялся ей у своей собственной
груди. Муж стоит и нежно смотрит на нее и ребенка. "Но нет, это невозможно:
я слишком дурна", думала она.
-- Пожалуйте к чаю. Князь сейчас выйдут, -- сказал из-за двери голос
горничной.

Она очнулась и ужаснулась тому, о чем она думала. И прежде чем итти
вниз, она встала, вошла в образную и, устремив на освещенный лампадой черный
лик большого образа Спасителя, простояла перед ним с сложенными несколько
минут руками. В душе княжны Марьи было мучительное сомненье. Возможна ли для
нее радость любви, земной любви к мужчине? В помышлениях о браке княжне
Марье мечталось и семейное счастие, и дети, но главною, сильнейшею и
затаенною ее мечтою была любовь земная. Чувство было тем сильнее, чем более
она старалась скрывать его от других и даже от самой себя. Боже мой, --
говорила она, -- как мне подавить в сердце своем эти мысли дьявола? Как мне
отказаться так, навсегда от злых помыслов, чтобы спокойно исполнять Твою
волю? И едва она сделала этот вопрос, как Бог уже отвечал ей в ее
собственном сердце: "Не желай ничего для себя; не ищи, не волнуйся, не
завидуй. Будущее людей и твоя судьба должна быть неизвестна тебе; но живи
так, чтобы быть готовой ко всему. Если Богу угодно будет испытать тебя в
обязанностях брака, будь готова исполнить Его волю". С этой успокоительной
мыслью (но все-таки с надеждой на исполнение своей запрещенной, земной
мечты) княжна Марья, вздохнув, перекрестилась и сошла вниз, не думая ни о
своем платье, ни о прическе, ни о том, как она войдет и что скажет. Что
могло все это значить в сравнении с предопределением Бога, без воли Которого
не падет ни один волос с головы человеческой.

IV.



Когда княжна Марья взошла в комнату, князь Василий с сыном уже были в
гостиной, разговаривая с маленькой княгиней и m-lle Bourienne. Когда она
вошла своей тяжелой походкой, ступая на пятки, мужчины и m-lle Bourienne
приподнялись, и маленькая княгиня, указывая на нее мужчинам, сказала: Voilà
Marie! [31] Княжна Марья видела всех и подробно видела. Она видела
лицо князя Василья, на мгновенье серьезно остановившееся при виде княжны и
тотчас же улыбнувшееся, и лицо маленькой княгини, читавшей с любопытством на
лицах гостей впечатление, которое произведет на них Marie. Она видела и
m-lle Bourienne с ее лентой и красивым лицом и оживленным, как никогда,
взглядом, устремленным на него; но она не могла видеть его, она видела
только что-то большое, яркое и прекрасное, подвинувшееся к ней, когда она
вошла в комнату. Сначала к ней подошел князь Василий, и она поцеловала
плешивую голову, наклонившуюся над ее рукою, и отвечала на его слова, что
она, напротив, очень хорошо помнит его. Потом к ней подошел Анатоль. Она все
еще не видала его. Она только почувствовала нежную руку, твердо взявшую ее,
и чуть дотронулась до белого лба, над которым были припомажены прекрасные
русые волосы. Когда она взглянула на него, красота его поразила ее. Анатопь,
заложив большой палец правой руки за застегнутую пуговицу мундира, с
выгнутой вперед грудью, а назад -- спиною, покачивая одной отставленной
ногой и слегка склонив голову, молча, весело глядел на княжну, видимо
совершенно о ней не думая. Анатоль был не находчив, не быстр и не
красноречив в разговорах, но у него зато была драгоценная для света
способность спокойствия и ничем не изменяемая уверенность. Замолчи при
первом знакомстве несамоуверенный человек и выкажи сознание неприличности
этого молчания и желание найти что-нибудь, и будет нехорошо; но Анатоль
молчал, покачивал ногой, весело наблюдая прическу княжны. Видно было, что он
так спокойно мог молчать очень долго. "Ежели кому неловко это молчание, так
разговаривайте, а мне не хочется", как будто говорил его вид. Кроме того в
обращении с женщинами у Анатоля была та манера, которая более всего внушает
в женщинах любопытство, страх и даже любовь, -- манера презрительного
сознания своего превосходства. Как будто он говорил им своим видом: "Знаю
вас, знаю, да что с вами возиться? А уж вы бы рады!" Может быть, что он
этого не думал, встречаясь с женщинами (и даже вероятно, что нет, потому что
он вообще мало думал), но такой у него был вид и такая манера. Княжна
почувствовала это и, как будто желая ему показать, что она и не смеет думать
об том, чтобы занять его, обратилась к старому князю. Разговор шел общий и
оживленный, благодаря голоску и губке с усиками, поднимавшейся над белыми
зубами маленькой княгини. Она встретила князя Василья с тем приемом шуточки,
который часто употребляется болтливо-веселыми людьми и который состоит в
том, что между человеком, с которым так обращаются, и собой предполагают
какие-то давно установившиеся шуточки и веселые, отчасти не всем известные,
забавные воспоминания, тогда как никаких таких воспоминаний нет, как их и не
было между маленькой княгиней и князем Васильем. Князь Василий охотно
поддался этому тону; маленькая княгиня вовлекла в это воспоминание никогда
не бывших смешных происшествий и Анатоля, которого она почти не знала. M-lle
Bourienne тоже разделяла эти общие воспоминания, и даже княжна Марья с
удовольствием почувствовала и себя втянутою в это веселое воспоминание.

-- Вот, по крайней мере, мы вами теперь вполне воспользуемся, милый
князь, -- говорила маленькая княгиня, разумеется по-французски, князю
Василью, -- это не так, как на наших вечерах у Annette, где вы всегда
убежите; помните cette chère Annette? [32]
-- А, да вы мне не подите говорить про политику, как Annette!
-- А наш чайный столик?
-- О, да!
-- Отчего вы никогда не бывали у Annette? -- спросила маленькая княгиня
у Анатоля. -- А я знаю, знаю, -- сказала она, подмигнув, -- ваш брат Ипполит
мне рассказывал про ваши дела. -- О! -- Она погрозила ему пальчиком. -- Еще
в Париже ваши проказы знаю!
-- А он, Ипполит, тебе не говорил? -- сказал князь Василий (обращаясь к
сыну и схватив за руку княгиню, как будто она хотела убежать, а он едва
успел удержать ее), -- а он тебе не говорил, как он сам, Ипполит, иссыхал по
милой княгине и как она le mettait à la porte? [33]
-- Oh! C'est la perle des femmes, princesse! [34] -- обратился
он к княжне.
С своей стороны m-lle Bourienne не упустила случая при слове Париж
вступить тоже в общий разговор воспоминаний. Она позволила себе спросить,
давно ли Анатоль оставил Париж, и как понравился ему этот город. Анатоль
весьма охотно отвечал француженке и, улыбаясь, глядя на нее, разговаривал с
нею про ее отечество. Увидав хорошенькую Bourienne, Анатоль решил, что и
здесь, в Лысых Горах, будет нескучно. "Очень недурна! -- думал он, оглядывая
ее, -- очень недурна эта demoiselle de compagn.[35] Надеюсь, что
она возьмет ее с собой, когда выйдет за меня, -- подумал он, -- la petite
est gentille".
Старый князь неторопливо одевался в кабинете, хмурясь и обдумывая то,
что ему делать. Приезд этих гостей сердил его. "Что мне князь Василий и его
сынок? Князь Василий хвастунишка, пустой, ну и сын хорош должен быть",
ворчал он про себя. Его сердило то, что приезд этих гостей поднимал в его
душе нерешенный, постоянно заглушаемый вопрос, -- вопрос, насчет которого
старый князь всегда сам себя обманывал. Вопрос состоял в том, решится ли он
когда-либо расстаться с княжной Марьей и отдать ее мужу. Князь никогда прямо
не решался задавать себе этот вопрос, зная вперед, что он ответил бы по
справедливости, а справедливость противоречила больше чем чувству, а всей
возможности его жизни. Жизнь без княжны Марьи князю Николаю Андреевичу,
несмотря на то, что он, казалось, мало дорожил ею, была немыслима. "И к чему
ей выходить замуж? -- думал он, -- наверно, быть несчастной. Вон Лиза за
Андреем (лучше мужа теперь, кажется, трудно найти), а разве она довольна
своей судьбой? И кто ее возьмет из любви? Дурна, неловка. Возьмут за связи,
за богатство. И разве не живут в девках? Еще счастливее!" Так думал,
одеваясь, князь Николай Андреевич, а вместе с тем все откладываемый вопрос
требовал немедленного решения. Князь Василий привез своего сына, очевидно, с
намерением сделать предложение и, вероятно, нынче или завтра потребует
прямого ответа. Имя, положение в свете приличное. "Что ж, я не прочь, --
говорил сам себе князь, -- но пусть он будет стоить ее. Вот это-то мы и
посмотрим".

-- Это-то мы и посмотрим, -- проговорил он вслух. -- Это-то мы и
посмотрим.
И он, как всегда, бодрыми шагами вошел в гостиную, быстро окинул
глазами всех, заметил и перемену платья маленькой княгини, и ленточку
Bourienne, и уродливую прическу княжны Марьи, и улыбки Bourienne и Анатоля,
и одиночество своей княжны в общем разговоре. "Убралась, как дура! --
подумал он, злобно взглянув на дочь. -- Стыда нет: а он ее и знать не
хочет!"
Он подошел к князю Василью.
-- Ну, здравствуй, здравствуй; рад видеть.
-- Для мила дружка семь верст не околица, -- заговорил князь Василий,
как всегда, быстро, самоуверенно и фамильярно. -- Вот мой второй, прошу
любить и жаловать.
Князь Николай Андреевич оглядел Анатоля. -- Молодец, молодец! -- сказал
он, -- ну, поди поцелуй, -- и он подставил ему щеку.
Анатоль поцеловал старика и любопытно и совершенно-спокойно смотрел на
него, ожидая, скоро ли произойдет от него обещанное отцом чудацкое.
Князь Николай Андреевич сел на свое обычное место в угол дивана,
подвинул к себе кресло для князя Василья, указал на него и стал
расспрашивать о политических делах и новостях. Он слушал как будто со
вниманием рассказ князя Василья, но беспрестанно взглядывал на княжну Марью.
-- Так уж из Потсдама пишут? -- повторил он последние слова князя
Василья и вдруг, встав, подошел к дочери.
-- Это ты для гостей так убралась, а? -- сказал он. -- Хороша, очень
хороша. Ты при гостях причесана по-новому, а я при гостях тебе говорю, что
вперед не смей ты переодеваться без моего спроса.
-- Это я, mon pиre, [36] виновата, -- краснея, заступилась
маленькая княгиня.
-- Вам полная воля-с, -- сказал князь Николай Андреевич, расшаркиваясь
перед невесткой, -- а ей уродовать себя нечего -- и так дурна.
И он опять сел на место, не обращая более внимания на до слез
доведенную дочь.
-- Напротив, эта прическа очень идет княжне, -- сказал князь Василий.
-- Ну, батюшка, молодой князь, как его зовут? -- сказал князь Николай
Андреевич, обращаясь к Анатолию, -- поди сюда, поговорим, познакомимся.
"Вот когда начинается потеха", подумал Анатоль и с улыбкой подсел к
старому князю.
-- Ну, вот что: вы, мой милый, говорят, за границей воспитывались. Не
так, как нас с твоим отцом дьячок грамоте учил. Скажите мне, мой милый, вы
теперь служите в конной гвардии? -- спросил старик, близко и пристально
глядя на Анатоля.
-- Нет, я перешел в армию, -- отвечал Анатоль, едва удерживаясь от
смеха.
-- А! хорошее дело. Что ж, хотите, мой милый, послужить царю и
отечеству? Время военное. Такому молодцу служить надо, служить надо. Что ж,
во фронте?
-- Нет, князь. Полк наш выступил. А я числюсь. При чем я числюсь, папа?
-- обратился Анатоль со смехом к отцу.

-- Славно служит, славно. При чем я числюсь! Ха-ха-ха! -- засмеялся
князь Николай Андреевич.
И Анатоль засмеялся еще громче. Вдруг князь Николай Андреевич
нахмурился.
-- Ну, ступай, -- сказал он Анатолю.
Анатоль с улыбкой подошел опять к дамам.
-- Ведь ты их там за границей воспитывал, князь Василий? А? --
обратился старый князь к князю Василью.
-- Я делал, что мог; и я вам скажу, что тамошнее воспитание гораздо
лучше нашего.
-- Да, нынче все другое, все по-новому. Молодец малый! молодец! Ну,
пойдем ко мне.
Он взял князя Василья под руку и повел в кабинет.
Князь Василий, оставшись один-на-один с князем, тотчас же объявил ему о
своем желании и надеждах.
-- Что ж ты думаешь, -- сердито сказал старый князь, -- что я ее держу,
не могу расстаться? Вообразят себе! -- проговорил он сердито. -- Мне хоть
завтра! Только скажу тебе, что я своего зятя знать хочу лучше. Ты знаешь мои
правила: все открыто! Я завтра при тебе спрошу: хочет она, тогда пусть он
поживет. Пускай поживет, я посмотрю. -- Князь фыркнул.
-- Пускай выходит, мне все равно, -- закричал он тем пронзительным
голосом, которым он кричал при прощаньи с сыном.
-- Я вам прямо скажу, -- сказал князь Василий тоном хитрого человека,
убедившегося в ненужности хитрить перед проницательностью собеседника. -- Вы
ведь насквозь людей видите. Анатоль не гений, но честный, добрый малый,
прекрасный сын и родной.
-- Ну, ну, хорошо, увидим.
Как оно всегда бывает для одиноких женщин, долго проживших без мужского
общества, при появлении Анатоля все три женщины в доме князя Николая
Андреевича одинаково почувствовали, что жизнь их была не жизнью до этого
времени. Сила мыслить, чувствовать, наблюдать мгновенно удесятерилась во
всех их, и как будто до сих пор происходившая во мраке, их жизнь вдруг
осветилась новым, полным значения светом.
Княжна Марья вовсе не думала и не помнила о своем лице и прическе.
Красивое, открытое лицо человека, который, может быть, будет ее мужем,
поглощало все ее внимание. Он ей казался добр, храбр, решителен, мужествен и
великодушен. Она была убеждена в этом. Тысячи мечтаний о будущей семейной
жизни беспрестанно возникали в ее воображении. Она отгоняла и старалась
скрыть их.
"Но не слишком ли я холодна с ним? -- думала княжна Марья. -- Я
стараюсь сдерживать себя, потому что в глубине души чувствую себя к нему уже
слишком близкою; но ведь он не знает всего того, что я о нем думаю, и может
вообразить себе, что он мне неприятен".
И княжна Марья старалась и не умела быть любезной с новым гостем. "La
pauvre fille! Elle est diablement laide", [37] думал про нее
Анатоль.

M-lle Bourienne, взведенная тоже приездом Анатоля на высокую степень
возбуждения, думала в другом роде. Конечно, красивая молодая девушка без
определенного положения в свете, без родных и друзей и даже родины не думала
посвятить свою жизнь услугам князю Николаю Андреевичу, чтению ему книг и
дружбе к княжне Марье. M-lle Bourienne давно ждала того русского князя,
который сразу сумеет оценить ее превосходство над русскими, дурными, дурно
одетыми, неловкими княжнами, влюбится в нее и увезет ее; и вот этот русский
князь, наконец, приехал. У m-lle Bourienne была история, слышанная ею от
тетки, доконченная ею самой, которую она любила повторять в своем
воображении. Это была история о том, как соблазненной девушке представлялась
ее бедная мать, sa pauvre mère, и упрекала ее за то, что она без брака
отдалась мужчине. M-lle Bourienne часто трогалась до слез, в воображении
своем рассказывая ему, соблазнителю, эту историю. Теперь этот он, настоящий
русский князь, явился. Он увезет ее, потом явится ma pauvre mère, и он
женится на ней. Так складывалась в голове m-lle Bourienne вся ее будущая
история, в самое то время как она разговаривала с ним о Париже. Не расчеты
руководили m-lle Bourienne (она даже ни минуты не обдумывала того, что ей
делать), но все это уже давно было готово в ней и теперь только
сгруппировалось около появившегося Анатоля, которому она желала и старалась,
как можно больше, нравиться.
Маленькая княгиня, как старая полковая лошадь, услыхав звук трубы,
бессознательно и забывая свое положение, готовилась к привычному галопу
кокетства, без всякой задней мысли или борьбы, а с наивным, легкомысленным
весельем.
Несмотря на то, что Анатоль в женском обществе ставил себя обыкновенно
в положение человека, которому надоедала беготня за ним женщин, он
чувствовал тщеславное удовольствие, видя свое влияние на этих трех женщин.
Кроме того он начинал испытывать к хорошенькой и вызывающей Bourienne то
страстное, зверское чувство, которое на него находило с чрезвычайной
быстротой и побуждало его к самым грубым и смелым поступкам.
Общество после чаю перешло в диванную, и княжну попросили поиграть на
клавикордах. Анатоль облокотился перед ней подле m-lle Bourienne, и глаза
его, смеясь и радуясь, смотрели на княжну Марью. Княжна Марья с мучительным
и радостным волнением чувствовала на себе его взгляд. Любимая соната
переносила ее в самый задушевно-поэтический мир, а чувствуемый на себе
взгляд придавал этому миру еще большую поэтичность. Взгляд же Анатоля, хотя
и был устремлен на нее, относился не к ней, а к движениям ножки m-lle
Bourienne, которую он в это время трогал своею ногою под фортепиано. M-lle
Bourienne смотрела тоже на княжну, и в ее прекрасных глазах было тоже новое
для княжны Марьи выражение испуганной радости и надежды.
"Как она меня любит! -- думала княжна Марья. -- Как я счастлива теперь
и как могу быть счастлива с таким другом и таким мужем! Неужели мужем?"
думала она, не смея взглянуть на его лицо, чувствуя все тот же взгляд,
устремленный на себя.
Ввечеру, когда после ужина стали расходиться, Анатоль поцеловал руку
княжны. Она сама не знала, как у ней достало смелости, но она прямо
взглянула на приблизившееся к ее близоруким глазам прекрасное лицо. После
княжны он подошел к руке m-lle Bourienne (это было неприлично, но он делал
все так уверенно и просто), и m-lle Bourienne вспыхнула и испуганно
взглянула на княжну.

"Quelle délicatesse" [38] -- подумала княжна. -- Неужели Amé
(так звали m-lle Bourienne) думает, что я могу ревновать ее и не ценить ее
чистую нежность и преданность ко мне. -- Она подошла к m-lle Bourienne и
крепко ее поцеловала. Анатоль подошел к руке маленькой княгини.
-- Non, non, non! Quand votre père m'écrira, que vous vous conduisez
bien, je vous donnerai ma main à baiser. Pas avant. [39] -- И,
подняв пальчик и улыбаясь, она вышла из комнаты.

V.



Все разошлись, и, кроме Анатоля, который заснул тотчас же, как лег на
постель, никто долго не спал эту ночь.
"Неужели он мой муж, именно этот чужой, красивый, добрый мужчина;
главное -- добрый", думала княжна Марья, и страх, который почти никогда не
приходил к ней, нашел на нее. Она боялась оглянуться; ей чудилось, что
кто-то стоит тут за ширмами, в темном углу. И этот кто-то был он -- дьявол,
и он -- этот мужчина с белым лбом, черными бровями и румяным ртом.
Она позвонила горничную и попросила ее лечь в ее комнате.
M-lle Bourienne в этот вечер долго ходила по зимнему саду, тщетно
ожидая кого-то и то улыбаясь кому-то, то до слез трогаясь воображаемыми
словами рauvre mère, упрекающей ее за ее падение.
Маленькая княгиня ворчала на горничную за то, что постель была
нехороша. Нельзя было ей лечь ни на бок, ни на грудь. Все было тяжело и
неловко. Живот ее мешал ей. Он мешал ей больше, чем когда-нибудь, именно
нынче, потому что присутствие Анатоля перенесло ее живее в другое время,
когда этого не было и ей было все легко и весело. Она сидела в кофточке и
чепце на кресле. Катя, сонная и с спутанной косой, в третий раз перебивала и
переворачивала тяжелую перину, что-то приговаривая.
-- Я тебе говорила, что все буграми и ямами, -- твердила маленькая
княгиня, -- я бы сама рада была заснуть, стало быть, я не виновата, -- и
голос ее задрожал, как у собирающегося плакать ребенка.
Старый князь тоже не спал. Тихон сквозь сон слышал, как он сердито
шагал и фыркал носом. Старому князю казалось, что он был оскорблен за свою
дочь. Оскорбление самое больное, потому что оно относилось не к нему, а к
другому, к дочери, которую он любит больше себя. Он сказал себе, что он
передумает все это дело и найдет то, что справедливо и должно сделать, но
вместо того он только больше раздражал себя.
"Первый встречный показался -- и отец и все забыто, и бежит кверху,
причесывается и хвостом виляет, и сама на себя не похожа! Рада бросить отца!
И знала, что я замечу. Фр... фр... фр... И разве я не вижу, что этот дурень
смотрит только на Бурьенку (надо ее прогнать)! И как гордости настолько нет,
чтобы понять это! Хоть не для себя, коли нет гордости, так для меня, по
крайней мере. Надо ей показать, что этот болван об ней и не думает, а только
смотрит на Bourienne. Нет у ней гордости, но я покажу ей это"...
Сказав дочери, что она заблуждается, что Анатоль намерен ухаживать за
Bourienne, старый князь знал, что он раздражит самолюбие княжны Марьи, и его
дело (желание не разлучаться с дочерью) будет выиграно, и потому успокоился
на этом. Он кликнул Тихона и стал раздеваться.
"И чорт их принес! -- думал он в то время, как Тихон накрывал ночной
рубашкой его сухое, старческое тело, обросшее на груди седыми волосами. -- Я
их не звал. Приехали расстраивать мою жизнь. И немного ее осталось".
-- К чорту! -- проговорил он в то время, как голова его еще была
покрыта рубашкой.
Тихон знал привычку князя иногда вслух выражать свои мысли, а потому с
неизменным лицом встретил вопросительно-сердитый взгляд лица, появившегося
из-под рубашки.

-- Легли? -- спросил князь.
Тихон, как и все хорошие лакеи, знал чутьем направление мыслей барина.
Он угадал, что спрашивали о князе Василье с сыном.
-- Изволили лечь и огонь потушили, ваше сиятельство.
-- Не за чем, не за чем... -- быстро проговорил князь и, всунув ноги в
туфли и руки в халат, пошел к дивану, на котором он спал.
Несмотря на то, что между Анатолем и m-lle Bourienne ничего не было
сказано, они совершенно поняли друг друга в отношении первой части романа,
до появления pauvre mère, поняли, что им нужно много сказать друг другу
тайно, и потому с утра они искали случая увидаться наедине. В то время как
княжна прошла в обычный час к отцу, m-lle Bourienne сошлась с Анатолем в
зимнем саду.
Княжна Марья подходила в этот день с особенным трепетом к двери
кабинета. Ей казалось, что не только все знают, что нынче совершится решение
ее судьбы, но что и знают то, что она об этом думает. Она читала это
выражение в лице Тихона и в лице камердинера князя Василья, который с
горячей водой встретился в коридоре и низко поклонился ей.
Старый князь в это утро был чрезвычайно ласков и старателен в своем
обращении с дочерью. Это выражение старательности хорошо знала княжна Марья.
Это было то выражение, которое бывало на его лице в те минуты, когда сухие
руки его сжимались в кулак от досады за то, что княжна Марья не понимала
арифметической задачи, и он, вставая, отходил от нее и тихим голосом
повторял несколько раз одни и те же слова.
Он тотчас же приступил к делу и начал разговор, говоря "вы".
-- Мне сделали пропозицию насчет вас, -- сказал он, неестественно
улыбаясь. -- Вы, я думаю, догадались, -- продолжал он, -- что князь Василий
приехал сюда и привез с собой своего воспитанника (почему-то князь Николай
Андреич называл Анатоля воспитанником) не для моих прекрасных глаз. Мне
вчера сделали пропозицию насчет вас. А так как вы знаете мои правила, я
отнесся к вам.
-- Как мне вас понимать, mon père? -- проговорила княжна, бледнея и
краснея.
-- Как понимать! -- сердито крикнул отец. -- Князь Василий находит тебя
по своему вкусу для невестки и делает тебе пропозицию за своего
воспитанника. Вот как понимать. Как понимать?!... А я у тебя спрашиваю.
-- Я не знаю, как вы, mon père, -- шопотом проговорила княжна.
-- Я? я? что ж я-то? меня-то оставьте в стороне. Не я пойду замуж. Что
вы? вот это желательно знать.
Княжна видела, что отец недоброжелательно смотрел на это дело, но ей в
ту же минуту пришла мысль, что теперь или никогда решится судьба ее жизни.
Она опустила глаза, чтобы не видеть взгляда, под влиянием которого она
чувствовала, что не могла думать, а могла по привычке только повиноваться, и
сказала:
-- Я желаю только одного -- исполнить вашу волю, -- сказала она, -- но
ежели бы мое желание нужно было выразить...
Она не успела договорить. Князь перебил ее.

-- И прекрасно, -- закричал он. -- Он тебя возьмет с приданным, да
кстати захватит m-lle Bourienne. Та будет женой, а ты...
Князь остановился. Он заметил впечатление, произведенное этими словами
на дочь. Она опустила голову и собиралась плакать.
-- Ну, ну, шучу, шучу, -- сказал он. -- Помни одно, княжна: я держусь
тех правил, что девица имеет полное право выбирать. И даю тебе свободу.
Помни одно: от твоего решения зависит счастье жизни твоей. Обо мне нечего
говорить.
-- Да я не знаю... mon père.
-- Нечего говорить! Ему велят, он не только на тебе, на ком хочешь
женится; а ты свободна выбирать... Поди к себе, обдумай и через час приди ко
мне и при нем скажи: да или нет. Я знаю, ты станешь молиться. Ну, пожалуй,
молись. Только лучше подумай. Ступай. Да или нет, да или нет, да или нет! --
кричал он еще в то время, как княжна, как в тумане, шатаясь, уже вышла из
кабинета.
Судьба ее решилась и решилась счастливо. Но что отец сказал о m-lle
Bourienne, -- этот намек был ужасен. Неправда, положим, но все-таки это было
ужасно, она не могла не думать об этом. Она шла прямо перед собой через
зимний сад, ничего не видя и не слыша, как вдруг знакомый шопот m-lle
Bourienne разбудил ее. Она подняла глаза и в двух шагах от себя увидала
Анатоля, который обнимал француженку и что-то шептал ей. Анатоль с страшным
выражением на красивом лице оглянулся на княжну Марью и не выпустил в первую
секунду талию m-lle Bourienne, которая не видала ее.
"Кто тут? Зачем? Подождите!" как будто говорило лицо Анатоля. Княжна
Марья молча глядела на них. Она не могла понять этого. Наконец, m-lle
Bourienne вскрикнула и убежала, а Анатоль с веселой улыбкой поклонился
княжне Марье, как будто приглашая ее посмеяться над этим странным случаем,
и, пожав плечами, прошел в дверь, ведшую на его половину.
Через час Тихон пришел звать княжну Марью. Он звал ее к князю и
прибавил, что и князь Василий Сергеич там. Княжна, в то время как пришел
Тихон, сидела на диване в своей комнате и держала в своих объятиях плачущую
m-llå Bourienne. Княжна Марья тихо гладила ее по голове. Прекрасные
глаза княжны, со всем своим прежним спокойствием и лучистостью, смотрели с
нежной любовью и сожалением на хорошенькое личико m-lle Bourienne.
-- Non, princesse, je suis perdue pour toujours dans votre coeur,
[40] -- говорила m-lle Bourienne.
-- Pourquoi? Je vous aime plus, que jamais, -- говорила княжна Марья,
-- et je tâcherai de faire tout ce qui est en mon pouvoir pour votre
bonheur. [41]
-- Mais vous me méprisez, vous si pure, vous ne comprendrez jamais cet
égarement de la passion. Ah, ce n'est que ma pauvre mère... [42]
-- Je comprends tout, [43] -- отвечала княжна Марья, грустно
улыбаясь. -- Успокойтесь, мой друг. Я пойду к отцу, -- сказала она и вышла.
Князь Василий, загнув высоко ногу, с табакеркой в руках и как бы
расчувствованный донельзя, как бы сам сожалея и смеясь над своей
чувствительностью, сидел с улыбкой умиления на лице, когда вошла княжна
Марья. Он поспешно поднес щепоть табаку к носу.

-- Ah, ma bonne, ma bonne, [44] -- сказал он, вставая и взяв
ее за обе руки. Он вздохнул и прибавил: -- Le sort de mon fils est en vos
mains. Décidez, ma bonne, ma chère, ma douée Marieie qui j'ai toujours
aimée, comme ma fille. [45]
Он отошел. Действительная слеза показалась на его глазах.
-- Фр... фр... -- фыркал князь Николай Андреич.
-- Князь от имени своего воспитанника... сына, тебе делает пропозицию.
Хочешь ли ты или нет быть женою князя Анатоля Курагина? Ты говори: да или
нет! -- закричал он, -- а потом я удерживаю за собой право сказать и свое
мнение. Да, мое мнение и только свое мнение, -- прибавил князь Николай
Андреич, обращаясь к князю Василью и отвечая на его умоляющее выражение. --
Да или нет?
-- Мое желание, mon père, никогда не покидать вас, никогда не разделять
своей жизни с вашей. Я не хочу выходить замуж, -- сказала она решительно,
взглянув своими прекрасными глазами на князя Василья и на отца.
-- Вздор, глупости! Вздор, вздор, вздор! -- нахмурившись, закричал
князь Николай Андреич, взял дочь за руку, пригнул к себе и не поцеловал, но
только пригнув свой лоб к ее лбу, дотронулся до нее и так сжал руку, которую
он держал, что она поморщилась и вскрикнула.
Князь Василий встал.
-- Ma chère, je vous dirai, que c'est un moment que je n'oublrai
jamais, jamais; mais, ma bonne, est-ce que vous ne nous donnerez pas un peu
d'espérance de toucher ce coeur si bon, si généreux. Dites, que peut-être...
L'avenir est si grand. Dites: peut-être. [46]
-- Князь, то, что я сказала, есть все, что есть в моем сердце. Я
благодарю за честь, но никогда не буду женой вашего сына.
-- Ну, и кончено, мой милый. Очень рад тебя видеть, очень рад тебя
видеть. Поди к себе, княжна, поди, -- говорил старый князь. -- Очень, очень
рад тебя видеть, -- повторял он, обнимая князя Василья.
"Мое призвание другое, -- думала про себя княжна Марья, мое призвание
-- быть счастливой другим счастием, счастием любви и самопожертвования. И
что бы мне это ни стоило, я сделаю счастие бедной Amé. Она так страстно его
любит. Она так страстно раскаивается. Я все сделаю, чтобы устроить ее брак с
ним. Ежели он не богат, я дам ей средства, я попрошу отца, я попрошу Андрея.
Я так буду счастлива, когда она будет его женою. Она так несчастлива, чужая,
одинокая, без помощи! И Боже мой, как страстно она любит, ежели она так
могла забыть себя. Может быть, и я сделала бы то же!..." думала княжна
Марья.